ОТКРОВЕНИЕ БОГА

ОСНОВНЫЕ МОМЕНТЫ

(REVELATION, IDEA OF)

Центральным вопросом религии является вопрос об откровении. Познаваем ли Бог? Раскрывал ли Он Себя? Если познаваем, если раскрывал, то как? В христианской вере этот вопрос идет бок о бок с вопросом о спасении: если наш Бог может быть познан, как мне прийти к Нему? Вопрос «Что можно познать о Боге?» превращается в вопрос «Как мне прийти к познанию Его — лично мне?» Разместить эти вопросы рядом — означает показать, насколько важен вопрос о познании Бога.

Что такое Откровение. Вся Библия, от ее начала и до конца, провозглашает, что Бог во все времена говорил. Постоянный рефрен «И сказал Бог» описывает, как Он вызвал существование вселенной и благословил Свое творение на жизнь. В главе Быт. 1 мы читаем Его наказ первым людям, затем в главе Быт. 2 — его особые указания о жизни в Едеме, в главе Быт. 3 узнаем об обнаружении Им греха и Его ответе на него, и всюду мы встречаемся с этим характерным самовыражением Бога в речи. И эта характерная особенность, проявляющаяся с первых глав Писания, повторяется с самыми разнообразными вариациями вплоть до книги Откровения. В законе, в пророках и исторических книгах мы встречаем слова Бога; как правило, при описании исторических деяний Бога используются знаки для выделения прямой речи. Неудивительно, что христиане разделяют склонность апостолов употреблять выражение «Слово Божие» по отношению к Его Библии. Естественно, обилие цитат из божественной речи, усеивающих канонические тексты, наводит на мысль, что речь является той самой категорией, в рамках которой и следует трактовать общение Бога со Своими созданиями. Именно поэтому собственные библейские ссылки на то, что так говорит Бог, попадают в центр внимания, когда решается проблема достоверности Писания. Ведь религия Писания — это религия Бога, говорящего Слово, и стремление обеспечить преемственность современного христианства с религией библейских сообществ требует сходного понимания Бога как Божества, говорящего Слово, и сходного восприятия текстов, которые предназначались для фиксации этой божественной речи. Подобные соображения помогают приблизить наше восприятие и толкование Писания к той религиозной значимости и доктринальной непреложности библейских книг в изначальных библейских сообществах, которые достигают своей выраженной кульминации, когда к ветхозаветным писаниям обращается Сам Иисус, подавая христианам пример для их отношения как к Ветхому, так и к Новому Завету. А в Новом Завете мы встречаемся с двумя центрами притяжения — это Иисус, как ставшее плотию Слово Божье, и Бог, как собственно Бог, говорящий Слово, в точности записанное. Вместе взятые, упомянутые показатели образуют основу для использования Писания в качестве первоисточника учения о Писании, точно таким же образом, как Писание универсально применяется в Церкви в качестве первоисточника любого другого учения. Так возникает образец для понимания Бога библейской и христианской религии в качестве Бога, говорящего Слово.

Однако Бог не просто говорит Слово, по сути дела, Он должен его сказать. Ведь как иначе могли бы мы познать Бога? Для преодоления двойного барьера нашей тварности и нашего греха Он избрал раскрыть в откровении Себя и Свой замысел о спасении. Признать Священное Писание главным местонахождением такого откровения — еще не значит отрицать, что откровение встречается повсеместно. Христиане обычно различают общее откровение через творение и через совесть и особое спасительное откровение через Слово (Священное Писание), историю (деяния Божьи) и личность Иисуса Христа (воплощение). В девятнадцатом и двадцатом веке много богословских споров велось о сравнительной значимости этих разновидностей откровения. Евангелисты стремятся найти точку равновесия, строго согласующуюся с учением самого Писания. Большинство из них признает общее откровение, хотя отвергает допущение, будто бы оно способно дать достаточное основание для спасения. Они приветствуют новый подход, подчеркивающий то значение для откровения, которое присуще засвидетельствованным Писанием деяниям Бога, хотя никак не могут согласиться с предположением, что этот исторический аспект откровения следует раскрывать каким-либо иным путем, нежели через само Священное Писание — где в высказанных Богом откровениях содержится констатация и толкование этих событий. И они никак не могут принять на свой счет обвинения в том, что высокая оценка ими Писания каким-то образом умаляет или принижает роль личностного откровения Бога в воплотившемся Иисусе Христе — не в последнюю очередь потому, что эта историческая фигура опосредована для нас Священным Писанием, и там сказано, что Христос придавал большое значение откровениям в Ветхом Завете. Именно благодаря факту Его учения обнаруживаем мы аналогию между Воплощением и воплощением в Писании — Слово стало плотию, и это было слово Писания. Все Писание свидетельствует о Иисусе, в аспектах прошлого, настоящего и будущего.

Одна из причин, почему евангелисты сопротивляются попыткам выделить другие разновидности откровения в противовес Писанию, заключается в осознании ими роли Писания как главного средства проверки наших богословских тезисов, как надежного источника для нашего познания Бога, как сборника свидетельств и толкований библейской истории, как вместилища учения живого Иисуса Христа. Необходимость такого средства контроля становится очевидна при рассмотрении логики божественного откровения. Поскольку Бог не является частью того мира, который мы воспринимаем непосредственно, мы не способны изучать Его тем же способом, каким изучаем иные объекты человеческого познания. Существуют параллели между нашим исследованием Бога и научным исследованием Его мира, однако существуют и коренные отличия. Как мы уже отмечали, это означает, что пока Бог не раскроет Себя, Он останется скрыт от нас. И постольку, поскольку Бог раскрывает Себя, Он становится для нас доступен, либо схематически, в чертах общего откровения — как «вечная сила Его и Божество» (Пс. 18; Рим. 1:20), либо в конкретности и подробностях особого откровения в истории, в Писании, в Иисусе Христе. Однако из-за этого самого факта мы способны познать Его только под влиянием такого откровения; у нас нет других данных, с помощью которых мы могли бы получить доступ к такому откровению и толковать его. Из тех источников откровения, которые мы обсуждали, именно Писание предоставляет нам возможность для непрерывного познания его субъекта, его божественного автора. Мы должны еще отметить следующее. Стало модно противопоставлять деяния Бога в истории Его речам. Такое выделение роли деяний можно приветствовать как исправление прежнего перекоса. Однако оно может привести к перекосу иного рода, когда безмолвные деяния оказываются отрезаны от своего словесного истолкования. С учетом этого мы должны сказать, что Библия есть не просто записи и толкование могущественных деяний Бога в истории, но и сама по себе — с учетом более чем тысячелетней истории ее создания — занимает не последнее место среди этих могущественных деяний, будучи верным свидетельством о наиболее частых из всех этих деяний, о речах Бога. И в качестве книги, которая является высшим свидетельством о Иисусе и содержит Его учение, которая написана под влиянием Его Духа, говорившего «в пророках» (Евр. 1:1), и которая сегодня озаряет светом этого Духа тех, кто ее читает, проповедует и изучает с богословских позиций, — она служит лучшим руководством от «начальника и совершителя веры» (Евр. 12:2) для Его Церкви.

Более того, те, кто пытается хоть как-то принизить такую авторитетность Писания, сами подрывают свою позицию. Ведь каждая ссылка на Священное Писание, как источник богословской авторитетности, влечет за собой повышение авторитетности целого; этого обширного собрания текстов, являющегося, по сути, единым, чрезвычайно сложным текстом, трудом единого Святого Духа Божьего.

Библейское богословие Бога, говорящего Слово. Божественные речи занимают в Писании центральное место, как в самих текстах, так и в истории, о которой они свидетельствуют. Изобилием речей Бога в канонических текстах как раз и может объясняться отсутствие внимания к этому чрезвычайно примечательному факту, который, несомненно, является одним из самых очевидных феноменов в каноне. Разнообразие форм, в которых появляется божественная речь (от надписей на стене дворца Валтасара до известной пророческой формулы «так говорит Господь» и сверхъестественных речений ослицы Валаама), не должно затушевывать то, насколько она обычна в Библии. Божественная речь образует весьма конкретный контекст для общего библейского положения о том, что в Библии представлена раскрытая Богом религия.

Хотя само Писание свидетельствует о том, что существуют и другие формы, предназначенные для совершения Божьего откровения, прямая божественная речь одновременно является главным из этих средств и служит образцом для всех них. Можно привести два простых примера из Псалтири. В начале Пс. 18 мы читаем, что «небеса проповедуют славу Божию... день дню передает речь» (Пс. 18:2-3). А на протяжении Пс. 28 неоднократно говорится, что глас Господа слышится при великих событиях в природе. В обоих случаях откровение Бога в природе представлено как Его речь. Существуют поразительные иллюстрации как для готовности Ветхого Завета признать общее откровение, так и для всеобъемлющего значения откровения через речь Бога. Они предполагают, что нам следует проявлять осторожность при противопоставлении невербальных моделей откровения откровению через слово и речь, поскольку такой противоположности на самом деле не существует. И они поощряют нас в изучении часто встречающихся в Писании свидетельств о словах Бога, благодаря которым можно выявить несколько разновидностей божественной речи.

1. Речи актов творения в главе Быт. 1 непосредственны и очевидны. Уже в третьем стихе Библии мы впервые читаем слова «и сказал Бог», которые предшествуют каждой стадии творения. Это первый пример откровения, выражающегося в речи, с помощью которой Творец распоряжается Своей пространственно-временной вселенной с самого начала ее сотворенного существования ; «славьте Господа... ибо слово Господне право» (Пс. 32:2, 4), как указывает нам гимн; и в ответ на это первое слово Творца к творению «открылись основания вселенной от грозного гласа Твоего, Господи» (Пс. 17:16). Если мы остановимся и спросим себя, в каком виде мы должны представлять себе описанные события, и заключим, что они выше нашего понимания, коль скоро мыслятся как речь, то мы, тем не менее, увидим, что и здесь фундаментальнейшей категорией божественного откровения остается речь — даже при обращении к безличностному творению. Если в Пс. 18 и Пс. 28 речью моделируется невербальное свидетельство о Боге в сотворенном миропорядке, здесь речь представляет собой модель божественного обращения к самому творению. Как при сотворении мира, так и при провиденциальном поддержании его существования, Бог распоряжается всем с помощью Своего могущественного слова.

2. Сразу же вслед за этими словами, высказанными для послушной, однако безличностной вселенной, в Быт. 1:28 мы встречаемся с первыми словами, обращенными к сотворенным Богом людям: «плодитесь и размножайтесь». И далее, когда космогония сужается до измерения Едема, мы читаем об указаниях Господа Бога, данных Адаму относительно деревьев в саду — какие плоды есть, а какие нет (Быт. 2:16-17). Через одну главу следующее высказывание Бога — «где ты?» (Быт. 3:9) — представляет собой первую реплику в продолжительном разговоре, во время которого был вскрыт грех, и возвещены его последствия для Адама, Евы, змея и всего мира. Так дело идет и дальше, в Писании отмечен диалог Бога с Каином, а затем долгие беседы с Ноем, позже — с Авраамом и другими патриархами.

3. Затем появляется Моисей. За его многословными беседами с Богом следует откровение Закона, это наиболее обширный и наиболее формальный пример Божьей речи в Священном Писании, который составляет для нас — в десяти заповедях, но также и во всех пространных установлениях закона Моисеева — парадигму, образец божественной речи, выражающейся в письменном виде — или, точнее говоря, воплощающейся в писаниях. Как было в случае закона, так есть и в случае пророков — форма изменяется, но пространная речь от первого лица, данная как бы из уст Бога, составляет главное содержание пророческих книг.

4. В Новом Завете можно обнаружить несколько различных вариантов, однако в основе его лежат четыре евангелия, главным содержанием которых является учение Иисуса. Поскольку Он с самого начала предстает перед нами в качестве воплотившегося Бога, Его учение приводит к кульминации библейское свидетельство о Боге, говорящем Слово — как свидетельство о воплощении Слова, о Боге, «говорившем... в пророках» (Евр. 1:1) и говорящем теперь напрямую. В самом деле, мы можем сказать больше — наше понимание богодухновенности Священного Писания замечательно проясняется благодаря этому феномену, когда говорящий Слово Бог приобретает плоть и, следовательно, существующие в буквальном смысле голосовые связки. Здесь мы обнаруживаем ключ к аналогии воплощений — между Словом, ставшим плотию, и Словом, воплотившемся в Писании. Параллельные точки притяжения Закона и Евангелия — в данных Моисею установлениях и в человеческой речи Иисуса Христа — служат живой иллюстрацией и средством проверки для путей вдохновения посредников и характера откровения, когда подлинные слова Бога предстают также в виде устной и письменной речи человеческих существ.

Один из возникающих здесь вопросов — соотношение между доступным нам текстом (относительно которого, с учетом его долгой истории, имеется множество сомнений, пусть и незначительных) и текстом, к которому должны применяться наши библиологические формулировки. Общепринятый и разумный ответ заключается в том, что нужно сосредоточиться на «оригинальных» текстах, на написанных рукой человека автографах священнописателей. Эта проблема более сложна в случае документов со многими авторами и со многими редакциями, происходят ли такие документы от одного автора, который по-разному использовал свой материал (как это могло быть с некоторыми пророками), или же представляют собой сборник произведений различных авторов (как Псалтирь). Проблема сводится к вопросу об установлении специфической авторитетности канона, и мы неизбежно окажемся втянуты в сложные исторические и теоретические дискуссии о процессе становления канона. И снова, наше самоотождествление с древними сообществами верующих в общеканоническом послушании является одновременно нашей целью и средством для разрешения наших сомнений.

Нет нужды говорить, что высказанные соображения не избавляют богословов от необходимости обращаться к множеству проблем толкования, возникающих в связи с любым древним текстом, а следовательно — ив связи с текстами, входящими в канон. Напротив, наши соображения подчеркивают, что решение подобных проблем должно производиться весьма энергично, как это и требуется для того, чтобы канонический текст был воспринят правильно. Однако сказанное помогает понять значимость традиционных представлений о христианском Боге, как Боге, говорящем Слово, и соответствующего толкования Священного Писания как вместилища высказанного Им откровения. Тем самым подчеркивается ведущая роль Священного Писания в богословском формировании Церкви и подводится ясная и логически последовательная основа под зачастую (все еще) сумбурное использование Писания при обосновании богословских положений в различных течениях современного богословия. Коль скоро задачей евангельского богословия является понимание Бога в согласии с Его собственной сущностью, с тем, как Он раскрыл Себя — подобно тому, как обязанностью древних израильтян было привести свое поклонение Богу в согласие с Его откровением через Моисея — тогда евангельское богословие должно быть приведено в согласие с тем, что «сказано в Писании».

Наиджел М. де С. Камерон

См. также: БИБЛИЯ: БОГОДУХНОВЕННОСТЬ.

Литература: D. McDonald, Ideas of Revelation; P. Helm, The Divine Revelation-. C. F. H. Henry, Cod. Reve lation and Authority, L.Morris, 1 Believe in Revelation; В. B. Warfield, The Inspiration and Authority of the Bible.